Книга: Путь в Психиатрию. Часть 6. Глава 6. Арест

Глава 6.

Арест

Конвой завёл меня в зал суда. Там были моя мама, прокурор, адвокат и, разумеется, судья. Я заявил о своей невиновности, а мама заявила, что потерпевшая сама позвала меня на эту встречу. Адвокат заявил ходатайство, чтобы мне не избирали меру пресечения, связанную с арестом, так как я учился в школе и мне нужно продолжать обучение.

Прокурор произнёс короткую речь. Её суть сводилась к следующему:

«Следствие считает, что Раневскому Михаилу Владимировичу необходимо избрать меру пресечения на срок два месяца, так как он может оказать давление на потерпевшую или скрыться от следствия».

Скрыться? Он серьёзно? Мне пятнадцать лет. Куда я могу скрыться? На какие деньги? Куда? Что я буду есть? Где спать? Мыться? Менять трусы? А как я мог бы оказать на неё давление? Что я мог бы ей такого сказать, чтобы она меня испугалась и забрала своё заявление? Я ведь всё-таки не Пабло Эскобар и не крёстный отец, который может оказать давление. У меня таких возможностей нет.

Но для судьи аргументы прокурора показались убедительными.

Вернувшись в камеру и убедившись, что охранник не стоит под дверью, я разрыдался. Мне было очень плохо.

В камере стены были какие-то каменно-рифлёные, в народе их называют «шуба». Я бил кулаками в эти стены, и от ударов мои костяшки на кулаках распухли и кровили.

Дышать было тяжело. Я ревел, но практически беззвучно. Я держал всю свою горесть внутри себя. Потом, сжавшись в комок, долго лежал на нарах.

Моя душа плакала и кричала: «Суки, за что?» Потом я успокаивался и через мгновение снова ревел. Я никак не мог изменить ситуацию, и это сводило с ума. Сил уже не оставалось. Хотелось только закрыть глаза, не думать и не шевелиться. Вскоре я уснул…

Когда я открыл глаза, то в первое мгновение не понял, где нахожусь. Потом увидел металлическую дверь с кормушкой, решётку на окне и вспомнил, что я в камере ИВС. Потом осознал, что меня скоро переведут в тюрьму, и на свободу я смогу выйти минимум через два месяца. Безнадёга снова накрыла с головой, и я застонал от тоски и боли. Я был к этому не готов.

Я лежал не двигаясь, только крутил головой. Если бы меня посадили за моё первое преступление, думаю, я бы реагировал по-другому. Тогда я был виноват и раскаивался. Я не переживал, когда мама привезла меня в больницу. Хотя мне в больнице было тяжелее, чем в тюрьме.

Всё-таки я понимал почему, за что и для чего меня привезли в больницу. Именно поэтому я не роптал. Я был только против условий, которые были созданы для маленьких пациентов, и тосковал по дому.

Но в данном случае меня обвинили в том, чего я не совершал. Я был уничтожен правоохранительной и судебной системой. Я понимал, что мои действия по отношению к Зое не соответствовали нормам и правилам поведения людей в обществе и морали.

Я так вёл себя ради забавы, но даже ради шутки нельзя так себя вести в отношении живых людей. Всё это я сейчас отчётливо понимаю, но хочу всё же сказать. Мораль-моралью, асоциальное поведение — это тоже очень плохо. Но в моих действиях по отношению к Зое не было состава преступления, за который нужно сажать под замок на долгие годы. Моя тюрьма длится уже восемнадцать лет, и, когда настанет конец моим мучениям, неизвестно…

Жизнь — это бумеранг. Она возвращает к тебе всё, что ты бросил в людей. В две тысячи втором году я избежал заслуженного наказания. Оправдать может лишь то, что мне было всего тринадцать лет. По сути, ребёнок. В этом возрасте не сажают в тюрьму ни в одной цивилизованной стране. В две тысячи четвёртом году меня обвинили в преступлении, которого я не совершал, и по иронии судьбы я до сих пор отбываю за это наказание.

Я по-прежнему очень сожалею о том, что сделал в две тысячи втором году… Жаль, что ничего нельзя изменить. И очень плохо, что судьба это не понимает… Как видно, у судьбы нет совести и сострадания…

«Вера — Надежда. Отсутствие Веры — страдания».

15 лет. 2004 год

17 февраля