Книга: Путь в Психиатрию. Часть 4. Глава 5. Ублюдок

Глава 5.

Ублюдок

Наступил день рождения Валентина. Мы думали, где нам взять денег на проведение праздника. Родители Валентина денег не дали. В других местах мы тоже ничего не нашли. Решили, что нужно попросить у моей мамы. Это была последняя надежда.

Я попросил у мамы денег на подарок для своей подруги и Валентина. Это, конечно же, была ложь. День рождения был только у Валентина.

— Мам, дай, пожалуйста, денег: у Валентина день рождения, у Кати тоже. Мы хотим один подарок на двоих купить.

— Ничего я не дам, — сказала мама.

— Мам, ну мы же на день рождения идём! Нельзя же без подарка… Некрасиво!

— А родители Валентина почему не дают денег?

— Мама, ну у него родители ещё зарплату не получили. Дай денег, пожалуйста.

— Не дам.

— Мам, ну нам идти уже надо, мы с Катей должны встретиться.

— Я не дам вам денег, вы купите алкоголь.

— Мама, ну какой алкоголь? Мы же идём к Кате домой. Там будут её родители и другие ребята. Ну что, все ребята придут с подарками, а мы придём без подарка? Зачем тогда вообще идти?

— Вот и оставайтесь дома.

— Мама, имей совесть. Нас пригласили на день рождения, а мы не придём что ли?

— Не проси, у меня нет денег. Я ещё зарплату не получила.

— Мам, ну вот что ты обманываешь, я смотрел у тебя в кармане, деньги есть.

— Ты опять по карманам начал лазить? За старое взялся?

— Ничё не взялся! Просто хорошо знаю тебя. Ты начнёшь обманывать, увиливать, поэтому заранее и посмотрел, есть у тебя деньги или нет.

— За то, что ты по карманам лазил, денег не получишь!

— Мам, ну перестань. Нам уже идти надо. Ну дай! Тебе жалко двести рублей?

— Сколько? Не дам я столько денег.

— Мама, ну это же небольшие деньги, ну смешно даже.

— Не дам я двести рублей, много.

— Ну дай сто пятьдесят.

— И сто пятьдесят не дам.

— Мам, ну ты что, смеёшься надо мной? Что ты за цирк устраиваешь?

— Ничего я не устраиваю. Всё! Идите гулять, я буду отдыхать.

— Мам, ну дай хотя бы сто рублей.

— Ничего я не дам! Иди отсюда! — уже кричала она.

— Куда отсюда! — уже начал я заводиться и повышать голос.

— Гулять! На улицу!

— Хорошо, блядь! Пойду погуляю! Через неделю приду! Похуй на твои деньги, сам их найду! — я встаю и собираюсь уходить.

— Я тебе приду через неделю! Дома оставайся, никуда не пойдёшь!

— А что ты мне сделаешь? И дома я не собираюсь оставаться, я иду на день рождения, но сначала найду денег.

— Стой, я сказала! Я дам тебе сто рублей, больше не дам, и не дай бог потратить на спиртное — убью.

— Чё ты сразу не дала? Нет, сначала надо было поскандалить! Мне и себе настроение только испортила и всё равно дала денег.

— Всё, рот закрой.

— Закрыл уже, деньги давай.

— Даю только сто рублей, больше не проси.

— Да понял я уже.

— Какой подарок хотите купить?

— Мама! Ну ты опять начинаешь? Не знаю… Сейчас на рынок придём и выберем что-нибудь.

— Придёшь домой покажешь, что купил.

— Да времени нет приходить. Нас уже ждут. Мы и так опаздываем.

— Если вы купите алкоголь, то пусть Валентин больше к нам домой не приходит. Я запрещу вам общаться.

— Я вас понял. Мы не будем покупать алкоголь. Мы подарок купим.

Мама дала мне сто рублей, и мы отправились за покупками, но не за подарком, а, конечно же, за спиртным. Никакого дня рождения у Кати не было.

Это было сказано, чтобы мама дала денег, а мы смогли отметить день рождения Валентина с подругами у Кати дома. На эти деньги мы купили бутылку палёной водки стоимостью около сорока рублей, два с половиной литра пива и пару пачек сигарет по двенадцать рублей. Со всеми нашими покупками мы направились к Кате домой, где нас уже ждали.

На кухне мы стали распивать принесённый алкоголь. Я не помню, всё ли мы выпили, что принесли с собой, или нет. Но в какой-то момент меня потянуло в сон. Я помню, что идти самому мне было очень тяжело, мне кто-то помог дойти до дивана. Потом всё было как в тумане. Мне вроде бы было плохо, и меня рвало в туалете. Потом мы оказались на улице. И потом наступило какое-то непонятное состояние. Всё, что происходило дальше, было похоже на сон, который ты не можешь контролировать. Ты будто периодически погружаешься в какое-то непонятное сновидение, а потом на какое-то мгновение выныриваешь из него. И так бесконечно. А контроля нет.

Я не знал, сколько прошло времени, всё было как в бреду. Помню, как я куда-то бежал, потом бродил вокруг своего дома. Но мой ли это был дом, я не понимал.

Потом я оказался возле своего дома, но то, как это произошло, выпало из сознания, как и то, что я делаю возле своего дома. Понемногу я стал приходить в себя. Пытался вспомнить всё, что со мной произошло. Сильно хотелось есть.

Решил, что надо идти домой. Мама меня встретила. Не помню, что именно она спрашивала, только лишь, что, когда я попросил какой-нибудь еды, мама спросила: «Вас не кормили на дне рождения?»

Я не помню, что я ответил, по-моему, промолчал и просто ел. Потом меня опять повело в сон, и я пошёл в свою комнату.

Проснулся рано утром от криков мамы. Она кричала на меня, а я совсем не понимал, почему она на меня кричит? Голова плохо соображала. Когда я уже немного пришёл в себя, то узнал от мамы, что ей звонили из милиции.

Когда я уже достаточно пришёл в себя, чтобы понять, что я что-то натворил, мама сказала:

— Одевайся, пойдём в милицию.

По дороге мама пыталась восстановить хронологию вчерашнего дня.

Но что я мог? Я ничего не помнил. Мама рассказала лишь, что ей сказали по телефону из милиции. Но всех деталей она не знала. Лишь то, что нас вызывают на допрос.

Подробную информацию я узнал уже в милиции. То, что мне рассказали, меня шокировало.

Первое, что я вспомнил, — это то бредовое состояние, «сны», которые мне эпизодически являлись. Я не понимал, что мне отвечать. В какой-то момент мне стало страшно и за то, что я совершил, и за то, что я не помню, как я это сделал. Эти воспоминания, которые я пытался восстановить, меня ещё больше зажимали, наверное, поэтому я на допросе «закрылся».

Я совершил попытку изнасилования моей девушки Кати и ударил её ножом в область сердца.

Мне сказали, что девушка находится в больнице и что с ней всё в порядке. Врачи сделали операцию, и её жизни ничего не угрожает…

У меня был сильный шок. Я очень сильно «закрылся» от всех. Не хотел говорить на эту тему. Следователь попросил показать место, где это произошло, но я ничего не помнил. Мне подсказали, где находится это место, сказали, что это яма в лесу, где мы иногда бывали.

Это место я вспомнил. Хотя я появлялся там не очень часто, но помнил, где оно находится. Я согласился его показать. Когда мы ехали в милицейской машине, психологически мне было очень тяжело.

Я уже ни о чём не мог думать. В теле была сильная слабость, и мне было тяжело даже говорить. Я винил только себя за то, что произошло. Были двоякие чувства, я их не понимал тогда, не понимаю сейчас.

Это была сплошная внутренняя боль, какое-то ноющее состояние переживания. В горле застрял большой колючий ком, который не давал нормально дышать. В конце пути я совершенно ослаб, меня потянуло в сон. Мы пришли на место, я смотрел на яму, где совершил преступление, и не мог вспомнить, что здесь было вчера. Очень хотел вспомнить, но не мог.

Через год Валентин пытался мне рассказать, что произошло тем вечером, но я не хотел этого знать. Мне было стыдно. Но я услышал от него, что нас было трое: я, Валентин и Катя.

Меня поразило, что он даже не пытался остановить меня, а когда я его об этом спросил, он оправдывался, что у меня был нож и он побоялся вмешаться.

Мало этого, он не позвал никого на помощь и, даже когда вернулся домой, никому не рассказал о случившемся. Своевременная помощь помогла бы Кате, которая умирала в яме от потери крови, а он в это время как ни в чём не бывало спал в уютной тёплой кровати.

Больше я не поднимал эту тему, но продолжал с ним дружить. Понимание и осознание его поступка пришли позже.

* * *

В этой книге я называю своего приятеля Валентином, но настоящее его имя другое. Я не хочу называть его настоящего имени, потому что не хочу, чтобы после прочтения этой книги люди показывали на него пальцем и называли мразью… Я верю в карму и закон бумеранга, а у бумерангов есть свойство — они могут прилететь не с той стороны, куда вы их послали, но они всегда возвращаются! Это и называется «карма», что в переводе с древнеиндийского языка «деяние», «причина-следствие», «воздаяние». Основная идея кармы — каждому человеку придётся отвечать за содеянное. За добро он получит добро, а за зло — наказание. Я не хочу ему зла, но очень верю в то, что этот человек получит именно то, что заслужил!

Если вдруг эта книга когда-нибудь попадёт Кате в руки или она узнает о её существовании, я хочу, чтобы она знала, что я искренне сожалею о том, что я совершил, и прошу у неё прощения.

Мне очень жаль, что я не знаю таких слов, которые умалили бы мою вину, а жизнь Кати сделали бы счастливее и лучше. Вина моя есть, и я её с себя не снимаю. Оценку моему поступку даст название этой главы…

P.S. Катя, мои слова в послесловии — это надежда на то, что мои слова долетят до тебя и ты простишь меня. Мне важно сказать их тебе, потому что я испытываю очень глубокое чувство вины перед тобой. Если бы у меня была хотя бы малейшая возможность изменить что-нибудь в моей жизни, я бы изменил прошлое… Я бы изменил день, когда мы отмечали день рождения Валентина, я бы не стал выпрашивать у мамы деньги. Тогда бы этого ничего не случилось… Я желаю тебе, чтобы у тебя была большая семья и ты была счастлива…

«Сожаление — горечь. Переживания — мука»

13 лет. 2002 год

* * *

Эта история для меня закончилась благополучно. Меня не посадили в тюрьму, потому что мне было всего тринадцать лет. По законодательству РФ уголовная ответственность начинается с четырнадцатилетнего возраста.

Был большой риск, что меня могли отправить в школу-интернат для трудных подростков или спецшколу для малолетних преступников. Но и этого тоже не случилось. Мама тогда испугалась, что её лишат родительских прав, ведь я уже состоял на учёте в детской комнате милиции и часто попадал туда за мелкие правонарушения.

Мама понимала, что тогда она меня уже не вернёт, пока мне не исполнится восемнадцать лет. А когда я вернусь, то буду уже другим человеком, не тем, которого она знала. Там я стану ещё хуже. В России школы-интернаты называют инкубатором для тюрем. В них никогда не было порядка, старшие избивали младших, воспитатели били и тех и других. Там царил беспредел.

Люди, которые оттуда выходили, через одного были с поломанной психикой. Из них воспитывали не людей, а преступников. Я пишу это со слов людей, которые сами прошли этот ад, и рассказали мне.

Мама узнала об этом ещё в две тысячи втором году от милиции и знакомых, которые знали об этом.

Инспектор по делам несовершеннолетних вместе с мамой решили, что можно сделать, чтобы маму не лишили родительских прав. Сразу скажу, что никаких взяток или каких-то подарков мама не давала. Просто тогда были добрые люди, которые понимали, что семья благополучная и здесь не нужно никаких радикальных мер.

Маме сказали, что состоится заседание комиссии, на которой будет решаться вопрос о лишении родительских прав. Эта неравнодушная женщина тоже была в составе комиссии и выступала на стороне мамы.

Я так понял, что, посовещавшись со специалистами, мама решила поставить меня на учёт в психоневрологический диспансер, что, собственно, и сделала. Маму эта спасло, её не лишили родительских прав.

На тот момент я уже около четырёх месяцев находился под домашним арестом. На улицу не выходил, гулял в основном на лоджии. Мама поставила мне условие: если я хочу гулять на улице, как все дети, я должен лечь в психиатрическую больницу. Сначала я не хотел соглашаться и уезжать из дома на долгое время.

После всего случившегося я стал замкнутым, не хотел говорить ни с кем на эту тему. Мне было страшно рассказывать о бредовых «снах», которые снились мне в тот злосчастный день, я чувствовал, что они делали меня особенным, другим человеком. И ещё мне было стыдно говорить о совершённом преступлении.

По приезде в психиатрическую клинику меня положили в детское отделение. Мне назначили таблетки, от которых я очень сильно хотел спать. Детям спать разрешали только в тихий час. В отделении было холодно, медперсонал закутывался в куртки, а детям не выдавали тёплой одежды. Свою одежду иметь было нельзя.

Все дети находились в одном помещении, в общем холле. Там был телевизор и стояли деревянные лавочки. Ходить по помещению запрещалось, нужно было сидеть на лавочке либо на полу. Нельзя было даже стоять, сотрудники сразу делали замечания. В туалет ходили по времени, только после приёма пищи. Сидеть с утра до вечера на лавочке было тяжело. Я решил прилечь на пол, потому что было плохо от таблеток, но мой приятель сказал: «Этого делать нельзя, это запрещено. Сидеть на полу и то запрещено, только если ты играешь во что-нибудь». Я не послушал и лёг, за что получил замечание. Мне сказали: «Если повторится, получишь укол в попу».

Мой приятель находился там около четырёх месяцев, и он видел, как укололи одного парня, который систематически нарушал это правило. По рассказу приятеля этого парня трясло и ломало несколько часов, у него поднялась температура, потом он еще несколько дней волочил за собой ногу, в бедро которой поставили укол.

После нашего разговора я стал с ним дружить. Много с ним не общался.

Обычно я клал голову себе на колени и спал, но, когда состояние позволяло общаться, я узнавал у него подробности об этом учреждении. Всё-таки он находился здесь уже четыре месяца.

Было очень холодно, и меня сильно трясло. Я пытался спастись тем, что дышал в ворот своей одежды, чтобы хотя бы чуточку согреться. Это помогало, я переставал дрожать, но было всё равно холодно. Мой друг, по-другому я его не могу назвать, иногда уступал мне своё место возле батареи, которая немного грела. Когда я отогревался, то снова уступал ему место, потому что к этому времени он уже начинал дрожать.

Через неделю меня вызвал психиатр и стал расспрашивать о совершённом мной преступлении. Я отвечал, что ничего не помню. Психиатр пытался вытянуть любую информацию из меня, и я «закрылся». Для меня это был тяжёлый разговор. Мне хотелось, чтобы меня не спрашивали об этом. Я очень хотел, чтобы все про это забыли.

После беседы с психиатром мне казалось, что кто-то может ещё знать о моём преступлении. Персонал в отделении был очень осведомлён об историях многих пациентов, и иногда я слышал, как они между собой обсуждают кого-либо. Были случаи, когда медперсонал открыто конфликтовал с пациентом и высказывал ему, кто он такой и как здесь оказался.

Мне казалось, что и про меня они тоже знают. В таких условиях было очень тяжело там находиться. Мама ко мне приехала через две недели, привезла продуктовую передачу. Меня к ней привели, и, увидев её, я бросился к ней на шею. Я умолял её, чтобы она меня забрала домой. Клялся, что теперь всё будет по-другому.

Мама заявила медсестре, что она меня отсюда забирает. Медсестра ответила, что она не может меня забрать без распоряжения главврача.

Мама потребовала доктора, и она пришла, но заявила, что я болен и мне нужно лечение. Мама начала кричать, что в тех условиях, в которых они меня содержат, своего ребёнка оставлять не намерена. Главный мамин аргумент был в том, что она меня сюда привезла добровольно, поэтому, чтобы забрать, ничьё разрешение ей не потребуется.

В общем, мы уехали домой. Передачу, которую мне привезла, мама посоветовала оставить кому-нибудь из ребят. Медсестра её поддержала и сказала, чтобы я узнал фамилию кого-нибудь из ребят, на кого хочу её записать. Я даже как-то растерялся. Я вспомнил, что у меня есть друг, и возникло желание оставить передачу ему.

С медсестрой мы зашли в отделение и медсестра громко, чтобы всем было слышно, сказала:

— Миша хочет оставить кому-нибудь передачу. Кто с ним дружил?

Все разом меня окружили. Я не мог найти среди них своего друга, и имени я его не запомнил, таблетки влияли на концентрацию памяти, и я вообще никого не запомнил по имени, даже медперсонал. Вокруг меня шум и гам. Все кричали: «Оставь мне! Мне…»

Я указал на парня, которого даже не знал, и только тогда выбрался из этого адского круга, по-другому его назвать нельзя. Все были просто обезумевшие. Так как кормили там, наверное, не кормили даже собак на псарне. Это было просто издевательство над детьми. Спасибо родному государству… Нехватку еды ощущал даже я, пацан с большим опытом бездомного скитания, который не ел по четыре, а то и по пять дней.

Когда я всё же выбрался из этого круга несчастных ребят, то увидел метрах в двадцати сидящего возле батареи моего друга. Я обратился к медсестре, что хочу оставить ему передачу, но она сказала, что уже поздно.

Фамилию того, на кого я оставил передачу, уже записали, передачу унесли в буфет. Тогда я её попросил, чтобы с ним хотя бы поделились. Она сказала, что передаст мою просьбу буфетчице, и повела меня к маме.

Я испытывал чувство вины за то, что не оставил своему единственному другу продуктов. Я переживал, что ему ничего не достанется. Когда я об этом думал, то убеждал сам себя, что именно так и будет.

Мы добрались до дома, и я встретился со своей сестрой и её будущим мужем, который тоже, как и брат, сделал для меня очень много. В последнее время Дима уделял мне много внимания и занимался моим воспитанием. Мы играли с ним в футбол, он тоже брал меня отдыхать с друзьями. Заступался, если кто-нибудь пытался меня обидеть. Брат же за меня никогда не заступался, он даже не знал, если у меня возникали серьёзные проблемы. Одну из них решил будущий муж моей сестры. А если бы Костя узнал о моих проблемах, не знаю, пошёл бы он их решать. Возможно, что лишь в том случае, если бы его попросила мама. Но она ничего не знала о моих тёмных делишках. Хотя у меня было такое, что я дважды чуть не погиб. Но я старался не рассказывать близким об этом. Свои проблемы я предпочитал решать сам…

В дальнейшей жизни брат не часто приезжал ко мне на свидания, а муж сестры приезжал всегда, когда я его об этом просил. Его даже не остановил тот факт, что я попросил его приехать, когда у него после вчерашних посиделок с друзьями наутро был запах алкоголя. Но он всё равно приехал, хоть за такое ему грозил штраф в пятьдесят тысяч рублей или лишение прав. Причиной такого риска было только желание меня увидеть. Спасибо, Дима, тебе за всё… Ты мой бро1…

1 Бро (мол. жарг.) — неформальное обращение, синоним более привычных «братан» или «братишка». Пришло из английского языка в виде сокращения от слова brother (брат).